Автор: Владимир
КУЗНЕЦОВ
Фото: "Д"
НАСТОЯЩИЙ
ФОМИН
Оказывается, острее
всего вкушать хлеба и зрелищ во времена легких денег и относительно
легкой жизни. Владивосток кабацкий начала 90-х – яркое тому
подтверждение. «Амаретто», «салем» и «Два кусочека колбаски».
Японский журнал Asahi Tribune опубликовал тогда фоторепортаж
из только что открытого для иностранцев города: вот вид Владивостока
с высоты птичьего полета, вот всамделишные девочки по вызову
в гостинице «Челюскин», вот пьяная дискотека в ДК имени Ленина,
а вот совсем экзотика – «Зеленая лампа», кабаре с икрой, водкой
и цыганами, которых выводит на сцену хозяин заведения, вчерашний
театральный артист Сергей Фомин. «Старый русский», решивший
возродить ресторанную культуру.
С той славной
поры самый экспрессивный поступок бизнесмена Фомина, владеющего
теперь уже тремя развлекательными заведениями, – это бросить
все и уехать на охоту. Ему этого хватает, чтобы чувствовать
себя хорошо. Вернувшись, садится напротив меня с чашкой кофе,
закуривает «Парламент» и рассказывает о себе своеобычным баритоном.
С.Ф.: Я чувствую
себя неуютно в настоящем времени. Такому как я – полуинтеллигенту
– самое место в России начала века.
«Д»: Что вас
роднит с интеллигентским сословием?
С.Ф.: Материнская
кровь. Однако, есть родство более важное, чем по крови, - родство
по духу. А по духу я принадлежу к интеллигентам. Они, как класс,
если таковой был вообще, рождали себе подобных. Рожденные поколения,
с исконно интеллигентским образом жизни и складом мысли, сгинули
в советском лихолетье.Что осталось? Воспоминания и определенные
нравственные позиции. Поэтому, стараясь хотя бы в чем-то придерживаться
этих позиций, - не заповедей, ведь Иисус Христос, как известно,
не был интеллигентом, - можно смело считать себя полуинтеллигентом.
Этого достаточно для сегодняшнего состояния общества.
«Д»: К Фомину-ресторатору
приставка полу- тоже применима?
С.Ф.: Ресторатор
– это намного больше, чем просто владелец заведения, где едят
и пьют под музыку. Я не встречал во Владивостоке людей, знающих
ресторанное дело досконально и, самое главное, показывающих
это на практике. Поэтому аристократическое слово «ресторатор»
и ко мне не подходит. Ни при каком условии. Я просто торгую
хорошим настроением.
«Д»: Ничего
другого не остается делать?
С.Ф.: Ну разумеется.
Ведь совершенно ясно, что все самое лучшее - накопленные веками
традиции, истинные понятия о культурной жизни и СПОСОБНОСТЬ
ВОСПРИНИМАТЬ ЖИЗНЬ КРАСИВО (говорит с несомненным почтением
к этим четырем словам. – Прим. авт.) – уничтожено в октябре
17-го.
«Д»: И все
же вы попытались обрести эту способность вновь, открыв восемь
лет назад «Зеленую лампу». В то время местные газеты писали:
«На исходе пятого года перестройки артист и бутафор краевого
театра им. Горького Сергей Фомин решил вернуть Владивостоку
изгнанное партизанами искусство и поднял занавес своего кабаре»,
«в бывшем Доме актера он собрался возродить атмосферу безудержного
веселья времен Антанты»...
С.Ф.: В шоу-бизнесе
важно успеть запрыгнуть на подножку идущего трамвая. И тогда
мне это удалось. Потрясающее было время, самое, пожалуй, счастливое
в моей жизни. Во-первых, я вышел на самостоятельную дорогу,
несмотря на то, что продолжал работать в театре. Во-вторых,
начало 90-х казалось мне жутко интересным - очень напоминало
20-е годы, период НЭПа. Ну, а поскольку образы непманов и нэпманш
мне глубоко симпатичны, - повторюсь, я считаю себя родившимся
не в свое время, может, в каких-то снах почувствовал это, -
мне захотелось сделать перекличку времен. В итоге появился театр-кабаре
и первый эстрадный спектакль «Светланская, 13» со всеми признаками
Владивостока 70-летней давности. Удачный проект, как сегодня
принято говорить.
«Д»: В чем
был секрет его успеха?
С.Ф.: Мы вызвали
джина из бутылки. Известно, что до прихода большевиков Владивосток
резко «забеременел» культурой. Кого только не было среди сбежавших
сюда от советской власти - необыкновенно талантливые, культурные
люди и отъявленные негодяи, аферисты и прохиндеи. Жизнь бурлила.
Ее фрагменты мы и взялись инсценировать в августе 92-го. Публика,
привыкшая к общепиту и посиделкам на кухне, неожиданно попадала
в предлагаемые обстоятельства почти забытого прошлого. На первое
подавали развлечение мелкобуржуазное, с богемными причудами...
«Д»: ...и с
налетом скандальности.
С.Ф.: Естественно,
здесь же бывали разные люди. От известных бандитов до известных
артистов со всех уголков бывшего Союза. Единственное, что их
объединяло, - это наличие денег, которые, как выражался герой
Шукшина, «жгли ляжку». Наконец-то получив возможность, люди
сорили деньгами в открытую. Не поверите – когда опускался занавес,
я сметал веником банкноты со сцены.
«Д»: А тем
временем по парадной лестнице, говоря вашими же словами, «текли
реки крови».
С.Ф.: И такое
бывало. В иные вечера в это помещеньице набивалось до пяти криминальных
группировок, и хотя иногда «искрило», все старались держаться
в рамках приличия. Эксцессы могли произойти где угодно на подступах
к ресторану - на лестнице, у подъезда. Лишь однажды случилось
ЧП в зале, под самое закрытие. Все произошло как в кино: между
сидящими в противоположных углах компаниями возникает перестрелка,
музыканты наяривают как ни в чем ни бывало. Постреляли под веселые
мелодии и разошлись. Ни жертв, ни погрома, ни заявлений в милицию...
Кстати говоря, после этого инцидента никто в городе не усомнился
в том, что бывать в «Зеленой лампе» - по-прежнему хороший тон.
Людей влекла сюда неудовлетворенная потребность в театре без
идеологических комплексов, без распространения билетов через
профсоюзы. В свою очередь, предлагаемые обстоятельства вырабатывали
у приходящих чувствительность к происходящему. Будучи в ту пору
актером, я прекрасно знал принципы воздействия театрального
механизма на людей и ловко этим пользовался. Во всех отношениях.
Публика даже терялась. Не понимала что к чему и как, но на призыв
достойно провести вечер откликалась охотно.
«Д»: Гангстеры
не морщились?
С.Ф.: Отвечу как
биолог по образованию. В кристально чистой воде инфузории не
живут, то бишь дохнут, верно? Если тебе удается – и это счастье!
– создать среду, в которой не могут развиваться какие-либо гнилостные
микробы и прочие гадости, хотя бы на момент их присутствия,
то достигнутое состояние и есть определенная творческая удача.
«Микробами» и «гадостями» в нашем случае могут быть дурно воспитанные
люди и их пакостные привычки.
«Д»: Вам не
приходило в голову, что те, кто сорил в «Лампе» деньгами, -
совсем не та мелкая буржуазия, не та нэпмановщина?
С.Ф.: Они меня
никогда не раздражали. Крутым людям – крутые яйца, как говорят
сочинские бармены. Расскажу такую быль. Однажды некий господин
решил отметить свой день рождения в «Зеленой лампе» и заказал
банкет. В условленное время явились пять человек. Седовласый
мужчина, молодой крепыш со спортивной сумкой и четверо таких
же крепких парней, которые встали по углам зала. Спрашиваем:
«Пардон, где же ваши гости?» «А зачем они нужны? - отвечает
седовласый. - Я закупил - я и гуляю». Крепыш раскрывает сумку
– она набита доверху пачками денег. Не подав изумления, начинаем
выполнять заказ по полной программе: труппа и музыканты играют,
именинник смотрит спектакль, пробует самые дорогие напитки.
Официантке на чай валютой дает, артистов щедро одаривает. А
в завершение всего зачем-то лепит стодолларовые купюры на стеныЙ
Потом мы узнали кто у нас отдыхал. Какой-то заезжий игрок в
карты. Катала, словом. На мой взгляд, вел он себя смешно и весьма
интересно. Я бы сказал – кинематографично.
«Д»: На какое
кино похожа судьба «Зеленой лампы»?
С.Ф.: Симбиоз
мюзикла и фильма-катастрофы. Помимо сценической музыки, в нем
слышен вой пожарной сирены.
«Д»: В одном
из интервью вы заметили, что усматриваете мистику в стихийных
бедствиях, преследующих ваше заведение.
С.Ф.: Не трудно
вообразить танцующих в пламени бесов, если загорается зимней
ночью, под раскаты грома и сверкание молний (первый из двух
пожаров «Зеленой лампы» в бытность Фомина. – Прим. ред.). Однако
потусторонние силы здесь ни при чем. Коварные поджоги, никакой
мистики.
«Д»: Кто же
«запускал петуха»?
С.Ф.: Андрон Кончаловский
сказал, что Россия - крестьянская страна с бунтарскими замашками.
У нас охотно сломают и сожгут чужое, нежели сделают что-то лучше
этого. Поджигатели «Зеленой лампы» наверняка люди малообразованные
и завистливые. Впрочем, им это простительно. Так же, как и своеобразное
представление о конкуренции.
«Д»: Возможно
ли второе рождение «Лампы»?
С.Ф.: В прежнем
качестве – нет. Все мои попытки после пожаров начать дело заново
не приводили ни к чему хорошему. Видимо, вместе с разнообразной
утварью сгорело и что-то очень важное, невосполнимоеЙ Хотя,
если Бог даст и экономическая ситуация в стране позволит, я
с удовольствием построю еще один подобный ресторан-театр.
«Д»: В Америке
говорят: прежде чем ресторан станет процветающим, у него должно
смениться 4-5 хозяев. В России эта дистанция гораздо короче?
С.Ф.: Без сомнений.
Рестораны у нас рождаются и умирают быстрее, чем в США. А более-менее
успешными становятся те, кто попросту смог выжить. На Западе
и у нас совершенно разные конкурентные условия: у них – в пользу
предпринимателей, у нас – во вред. Лично я и мой компаньон Владимир
Артеменко давно пережили тот период, когда «Зеленая лампа» была
на волне успеха.
«Д»: Фомин-бизнесмен
и Фомин-натура творческая - они антагонисты или фигуры, дополняющие
друг друга?
С.Ф.: Скорее,
дополняющие. Предприимчивый человек с творческими наклонностями
никогда не пропадет. Одевать маски, играть по жизни мне приходится
часто. Пожалуй, чаще, чем в театре. Я могу стать таким, как
того требует ситуация. Актерская закваска помогает в общении
с различными людьми - от чиновников до бродяг. Кстати, с бомжами
общаюсь с большим интересом и взаимностью. Единственное, что
их разочаровывает, – я не пью с ними водку. Зато люблю им наливать.
(Смеется.)
«Д»: Вы разбираетесь
в людях?
С.Ф.: Судя по
всему, да. Правда, иногда я даю себе слабину - верю, что люди
лучше, чем они есть на самом деле. В остальном же считаю себя
циником. Именно приобретенное знание людей, их слабых и сильных
сторон, дает право воспринимать жизнь с позиций циника: называть
вещи своими именами, то есть озвучивать то, о чем не решаются
сказать вслух другие. Чем больше знаешь, чем больше понимаешь
и ко всему относишься как-тоЙ проще, что ли. Окружающие могут
назвать тебя циником только за то, что ты жопу назвал жопой.
При этом им невдомек, что слово «попа» в данном конкрентном
случае совершенно неуместно.
«Д»: А в юности
вы высказывались с такой же циничной прямотой?
С.Ф.: Нет. Я не
был уличной шпаной, хотя и вырос среди голубятен, дровяных сараев
и развешанного на веревках бледноцветного белья. Мама, школьная
учительница, водила меня в театр, заботилась о моем гардеробе,
учила правилам этикета. С отцом я редко находил общий язык,
поскольку он был военным авиатором и страшно партийным человеком.
Отец категорически не воспринимал мой интерес к проникающим
в страну «элементам буржуазной культуры». Я вовсю подражал хиппи:
длинные волосы, брюки-клеш, на коленке наколка - знак пацифистов.
Как только отца демобилизовали и назначили на ответственную
должность – завотделом иностранного туризма, выяснилось, что
сын позорит его своими выходками. «Противостоит обществу», как
тогда говорили. Поэтому доверительные отношения с отцом так
и не сложились. Мама играла в народных театрах и хотела, чтобы
сын стал актером. Меня, напротив, увлекала орнитология, и я
поступил на биофак. В конце концов, материнское возобладало:
из театра студенческого попал в областной драматический.
«Д»: Вам везло
на встречи с известными артистами?
С.Ф.: Не только
на них. Я жил насыщенной жизнью. Будучи студентом, актером,
инженером-ихтиологом, снова актером, объездил всю страну. Когда
учился в университете, бывал в экспедициях на Кавказе. Однажды
в Дагестане познакомился с пастухом Курбаном. Этот аварец стрелял
на шорох и почти не промахивался, великолепно готовил, рассказывал
легенды и эпосы. Самобытный до мозга костей. Что касается людей
искусства, то в юности мне везло на «зубров» - маститых актеров
старой закваски. Актерскому ремеслу в студенческом театре учил
72-летний Александр Федорович Годлевский. Тонко чувствующий
человек, он воспринимал мир через себя, через возможность говорить
стихами. Кстати, я иногда подражаю его манере разговора в быту
- настолько сильным оказалось влияние учителяЙ Увы, людей, подобных
пастуху Курбану, актеру Годлевскому, сегодня не встретишь. Поэтому
меня ничего не восхищает, кроме, пожалуй, природы-матушки и
женщин.
«Д»: Восхитившись
женщиной, вы способны на безумный поступок ради нее?
С.Ф.: Одного восторга
мало. Надо воспылать к ней страстью. Свой первый по-своему безумный
поступок я совершил лет в двенадцать. Восхитившись Ирочкой Михайловой,
нарисовал ее портрет, от которого все были без ума. Я понял
тогда, что любовь творит чудеса в плане творчества.
«Д»: Некоторые
мужчины классифицируют женщин, с которыми им приходится общаться...
С.Ф.: Женщина
для меня - это ВСЁ. Она не имеет ни классовых, ни видовых различий.
Если она - ЖЕНЩИНА, я чую ее за версту.
«Д»: Какие
вам нравятся особенно?
С.Ф.: Настоящие.
«Д»: А с какими
глазами?
С.Ф.: Умными и
сексуальными.
«Д»: Ну и как
молоденькие да глазастые к вам относятся?
С.Ф.: Прежде чем
поймут с кем имеют дело - настороженно. Понимаете, оценивая
того или иного мужчину, сегодняшняя женщина придерживается сугубо
рыночных критериев - уровень достатка, положение в обществе
и все такое. Если бы я работал сантехником, то общения с молодыми
женщинами, конечно, было бы гораздо меньше. А то и вовсе бы
не существовало. Я рад тому, что пока не чувствую себя обиженным.
Мы говорим об общении духовном, я полагаю...
«Д»: Теперь
уже и о телесном. Вас привлекают чрезвычайно доступные особы?
С.Ф.: Нисколько.
Мой сексуальный голод давно удовлетворен. Услугами проституток
я не пользуюсь, поскольку уверен – ничего интересного из этого
для себя не вынесу. Женщина – это особый внутренний мир. Когда
он у нее есть, побывать там чертовски приятно...
«Д»: Какие
эмоции вызывает у вас женщина за рулем автомобиля?
С.Ф.: Те же самые,
что и женщина-пешеход.
«Д»: Правда,
что вы собираетесь обзавестись мотоциклом?
С.Ф.: Не врут.
Хочу купить самый огромный и самый красивый в мире. Теплым вечером
пролететь по шоссе, завернуть на пляжЙ К покупкам такого рода
у меня простое отношение – коли не могу обойтись, куплю обязательно.
А так... Откровенно говоря, я пока не укрепился в желании иметь
шикарный мотоцикл. Согласитесь, жить мечтою – в этом тоже есть
своя прелесть.
«Д»: Как вы
думаете, мечты о роскоши и изобилии должны находить воплощение?
С.Ф.: Кто как
понимает этот процесс. Знаете, какое слово у «новых русских»,
– таких круглолицых, полненьких ребят, - самое любимое?.. «Кушать».
Используя по жизни огромный набор ненормативной лексики, исключительно
поглощение пищи они называют так ласково. В сущности, кто они,
эти рабы своего желудка? Голодные дети голодных родителей. Слышали
бы вы с каким трепетом какой-нибудь стокилограммовый бандюк
произносит: «Ку-у-шать». На самом деле ему жрать подавай...
«Д»: А вы,
значит, сытый по горло?
С.Ф.: Я никогда
не чувствовал себя голодным. Ни в чем. Сексуальный голод в то
время, когда мореманил, был вынужденным. Во всем остальном пристрастие
к роскошеству мне незнакомо в корне.
«Д»: В ваших
устах это звучит как отказ от чего-то постыдного.
С.Ф.: Что нескромного
в том, что завелись деньжата и захотелось купить дорогого, престижного,
вкусного? Покупай, не терзай себя. Но не позволяй себе лишнего.
Коммерсанты, заразившиеся в начале 90-х «золотой лихорадкой»,
покупали все подряд, порой не ведая для чего. Уподобляясь нуворишам,
теряли способность оценивать человеческие качества. Немало тех,
кто повиновался чересчур развитому хватательному рефлексу: поменял
квартиру, машину, заодно – мебель и жену. Меня Бог миловал от
таких перехлестов. Благосостояние – штука относительная, завтра
его может не быть. Поэтому я отношусь к деньгам сдержанно, вижу
в них всего лишь необходимый инструмент.
«Д»: Не говоря
уже о вреде накопительства...
С.Ф.: Это, кстати,
тоже болезнь. Попробуйте себя испытать – отложите десять тысяч
долларов, и понаблюдайте за своим самочувствием. Если вы будете
хотя бы изредка запускать руку в кубышку, не придумывая тому
оправданий, - это нормально. А если станете одергивать себя:
обойдусь сегодня без пива и не заправлю автомобиль, зато еще
пять долларов в десяти тысячам добавлю, - это уже симптомы «заболевания»
. Значит, вы начали сокращать свою жизнь в смысле ее восприятия.
Накопленное порабощает и принижает. Я знаю одного человека,
по здешним меркам богатого, который давно «болен». Выехав на
природу, он обедает даже не корейской, а китайской сублимированной
лапшой! Хотя у самого денег, как у дурака махорки. Слава Богу,
накопительство больше распространено на Западе. У нас поклонение
деньгам не носит столь массовый характер. Мы не так дурно воспитаны,
чтобы почитать банкноты превыше всего.
«Д»: С вашим
уровнем самооценки, чувством вкуса вы можете себе позволить
пить из граненого стакана?
С.Ф.: Из алюминиевой
кружки тоже. Ничего зазорного в этом не нахожу. Это выдумано,
что у человека, пьющего чай их фарфоровой чашки, а не из граненого
стакана, другая самооценка и плохой вкус.
«Д»: А стильных
вещей у вас много?
С.Ф.: Для меня
таковыми являются все, что приносят удовольствие и радость.
Самая стильная вещица у меня – это японский нож, не расстаюсь
с ним в загородных поездках. Очень нравятся красивые украшения,
в частности, перстни. Обожаю фотографию, рыбалку и охоту. Для
них покупаю все самое лучшее.
«Д»: Любите
ли дарить подарки?
С.Ф.: Конечно.
Я же сильный эгоист. А дарить - значит тешить свое эго. К тому
же в подношении подарков я вижу что-то театральное, близкое
моей артистической натуре.
«Д»: Знаю,
вы не любите говорить о театре, и все же – что хорошее вы вынесли
оттуда?
С.Ф.: Я не люблю
говорить о конторе под названием театр. О самом же театре как
о явлении готов говорить бесконечно. Что вынес... Коммуникабельность,
способность думать и анализировать, привитую способность восхищаться,
незабываемые воспоминания о женщинах.
«Д»: Какие
сыгранные роли до сих пор бередят душу?
С.Ф.: По-настояшему
ни хрена ничто не бередит. Разве что Воланд, сыгранный в сезоне
94-го. Ужасно прикидывался тем, кем НИКОГДА не мог бы стать.
В остальных ролях мне удавалось быть более реалистичным.
«Д»: В театре
бываете?
С.Ф.: Признаться,
не люблю это занятие. С одной стороны, вроде бы надо пойти на
тот или иной спектакль, с другой... Понимаете, я с интересом
посмотрел бы пьесу с неизвестными мне артистами.
«Д»: К известным
имеете предубеждение?
С.Ф.: Просто знаю,
какие именно вещи увижу в их исполнении. Зачем идти в театр,
заранее зная, что не будешь увлечен? Что придется зевать от
того, как играют зачастую... бесполые существа.
«Д»: ?..
С.Ф.: По моему
глубокому убеждению, театр - это гипертрофированное проявление
женского и мужского либидо. Да-да. Если же на сцене все актеры
бесполые, я ничему не верю.
«Д»: Слушая
вас, подумалось: «А может, Фомин утратил веру в театр?»
С.Ф.: (Тяжело
вздыхает.) Разувериться в театре невозможно. Я не считаю проведенные
там годы потерянными. Театр – это как семейная жизнь. У одних
она складывается счастливо, у других – так себе, третьи, помучившись,
разводятся. Пожалуй, я принадлежу к последним - мне НАДОЕЛО.
И вообще, теперь я точно могу сказать, что актерская профессия
не для мужчин...
«Д»: А для
кого же?
С.Ф.: По своей
сути она не совсем мужская. Ей отдаются либо слепо влюбленные,
либо не желающие ничем другим заниматься. Именно «заниматься»,
потому что посвятить театру всю жизнь могут только люди отважные
и одаренные, способные чего-то добиваться. Нынешние стороны
актерской профессии - неимоверная зависимость, униженность,
брюзжание за кулисами. Актеры лишились не то что былой народной
любви, собственную значимость в обществе потеряли. Прежде чем
назваться Актером, сначала стань узнаваемым на улице. Но это
суждено только талантливым или пробивным.
«Д»: Так что
важнее – талант или умение работать локтями?
С.Ф.: Борьба за
место под солнцем в театре вполне допустима. Конечно, желательно
подчеркивать свои пробивные способности актерскими. Тогда тебе
вообще цены не будет. Честь и хвала взобравшемуся на вершину
даже провинциальной театральной пирамиды. В театре, как и в
жизни, побеждает тот, кто выныривает из мутной пены наверх.
Остальные ждут спасения в виде ролей и ангажементов. Так, в
ожидании, вся жизнь и проходит. Спокойненько, беззаботно и бесславно.
«Д»: К своим
46 годам вы уже вынесли для себя главный жизненный урок?
С.Ф.: Начнем с
того, что я никак не могу привыкнуть к своему возрасту. Очевидно,
живу не по обывательским правилам возрастных цензов... (В
этот момент на немолодом лице Фомина играют отблески сыгранных
им когда-то ролей героев-любовников.) Главное, чему научила
жизнь, – если что-то задумал, надо меньше рассуждать и больше
делать. Не бояться рисковать. Жизнь ведь дана для «самостоятельного
использования», и в этой своеобразной игре с судьбой надо играть
по-крупному. Конечно, при этом надо быть взвешенным и аккуратным
и в делах, и в словах.
«Д»: Не посещают
ли мысли о наступлении старости?
С.Ф.: Зимой, в
основном. Летом крайне редкоЙ Чем характерны мои годы? Я стал
замечать намного больше молодых и цветущих женщин, с тонкими,
как у песочных часов, талиями. Кроме визуальной красоты, постоянно
ищу общения с приятными мне людьми. Приятными и внешне, и внутренне.
На людей блеклых, неинтересных время тратить не хочется. Наверное,
в этом есть тоже признак возраста. Экономишь эмоциональные заряды
для чего-то очень важного.
«Д»: По словам
одного из ваших знакомых, «после двух перенесенных инфарктов
жажда жизни у Фомина неимоверно возросла». Подтверждаете?
С.Ф.: По всем
пунктам. «Скорая» увозила меня после тех самых пожаров. Когда
лежал в реанимации, видел смерти таких же как я. Но не это меня
поразило, а то, с какой любовью говорили о своей болезни оставшиеся
в живых, с каким мазохизмом они глотали таблетки и подставлялись
под уколы. Никакой озабоченности тем, что собственная жизнь
может оборваться в любой момент, под равнодушным взглядом врачей.
Ужаснувшись всем этим, я понял: как только заведу разговоры
про болячки, впущу в себя чертов режим, - всё, это путь в могилу.
Стал уклоняться от процедур, приударил за двумя медсестрами.
Вскоре выписалиЙ Несмотря на чудовищную психологическую ломку,
я смог остаться оптимистом. Это единственный способ победить
страх смерти.