Без сомнения, выставка деревянной живописи маршрутом: Новосибирск – Тбилиси – Рига – Владивосток – Южно-Сахалинск – и вновь – Владивосток, познакомила нас с новым явлением в культуре. Имя ему – Пазарх.

- Это очень древнее слово. В нем есть сакральный смысл. Оно означает обобщенный лик ребенка, пытливо и с верой смотрящего в будущее – объяснил один из троих членов группы Пазарх,—этот лик содержит в себе и наши лица, и лица тех, кто смотрит на наши работы, и лица тех, кого уже нет, и тех, кто еще будет.
Вообще же их семеро. Тоже сакральное число и слово. Семь. Семя. Семья. Эти люди объединены одной мыслью, общими взглядами и можно сказать, общей судьбой в искусстве. В этом они настолько неразделимы, что все свои работы считают общими. Под ними не стоит имен и фамилий. Их сделал Пазарх.
- Когда Господь сотворил руку, он создал ее такой, какой она есть. И если ты что-то делаешь рукой, то не придаешь значения тому, какие пальцы были заняты в этой работе. Так и мы. В нашем деле мы – одна рука. Все сделала она, а не какой-либо из ее пальцев.
Один из «пальцев» Пазарха – по происхождению сибиряк с польскими корнями. Но много лет прожил в Латвии и считает себя скорее латвийцем. Кем только ему не приходилось работать, но влечение к дереву взяло в конце концов свое, и он с головой ушел в любимое дело.
- Может если бы я не жил в Латвии и не дышал бы ее воздухом, не впитывал ее природу, то и Пазарха бы не было. Или было бы что-то другое.
Двое других – грузины. Один из них по профессии архитектор.
- То, чем мы занимаемся, позвало меня само. И я считаю, что это – лучшая форма выражения того, что я чувствую, вижу, думаю.
Другой – профессиональный юрист.
- В школе предпочитал сидеть на последней парте – не потому что я плохо учился, хулиганил или желал сидеть именно со своим соседом – просто я рисовал и лепил все время, а там мне никто не мешал этим заниматься.
- Всем троим был задан один и тот же вопрос: когда вы сделали свои первые работы, имевшие для вас значение?

- Отправляясь в 1992 году из Латвии в Грузию, работать на восстановлении древних церквей, я взял с собой резную колыбель – мне хотелось принести что-то в дар грузинской земле. Пожалуй, эта колыбель и была первой моей настоящей работой.
- Еще в школе мой рисунок взяли на выставку. Но я тогда не понимал – зачем. Я просто рисовал и всё. И делаю это сейчас. Считаю ли я себя художником? Трудно ответить.
- Когда я пришел на встречу выпускников школы, с удивлением обнаружил, что некоторые мои работы, «конфискованные» учителями во время уроков, стоят в школьном музее. Для меня это был некий шок.
А вообще самые дорогие для них работы эти люди дарят своим друзьям. Так уж они устроены – если что делают, то от всей души.
- А как же вы встретились?
- Когда я еще только собирался в Грузию, я увидел очень красивый сон. И в нем прозвучали имена. Я уже знал, что просто не могу не встретить этих людей. Когда я этот сон рассказал, то надо мной смеялись – мол, такие имена половина Грузии носит. Однако сон сбылся самым чудесным образом, но я сразу понял – это они!
- И над восстановлением церквей вы работали вместе?
- Не только над восстановлением. По нашему проекту в окрестностях Боладжури построены две каменных церкви. А в Гурии – деревянная. Но это, конечно же, отход от канона. Но мы надеемся все же построить ее в камне. Делали мы и иконы – как для старых церквей, так идля новых.
- Где можно увидеть ваши иконы?
- Для восстанавливающейся церкви святого Пантелеймона в Тбилиси была сделана икона Николая Угодника. Несколько икон пока находятся в Гурии в музее Нодара Думбадзе. А в дар Высоко-Петровскому монастырю, что в Москве, сделали Панагию. Она очень нравится патриарху Всея Руси Алексию Второму.
- Что мешает воплотить вашу мечту в камне?
- Отсутствие средств. Ведь за иконы брать деньги не принято. Но жизнь устроена так, что без денег не проживешь. А тем более – не сможешь и делать то, что должен. Если удастся собрать необходимую сумму, то обязательно вернемся к начатому.
- Наверное, работать над иконами непросто…
- Труднее работы нет. Это ведь как разговор с Богом. Когда работаем над иконами, то бывают удивительные вещи – и во сне и наяву происходят откровения и события из ряда вон выходящие. А иногда чувствуешь, что икона идет не «из головы», а откуда-то из сердца, как чей-то посыл, как ток… Когда работали над иконой Девы Марии, вдруг все как будто остановилось – ну не идет дело, и все. День проходит, второй… И вдруг появляется человек и приносит поленце лукумхи. И мы просто затрепетали, как его увидели. Схватили и принялись за работу – без наброска даже. Дерево словно в воск превратилось, стало пластичным, линии шли сами собой, одна за другой, Так за десять дней и родилось «Утро Мира». Закончили мы его, легли спать и вдруг во сне к нам что-то пришло – икона как бы раскрылась, работа пошла.
- А на следующий вечер, когда мы, усталые и довольные, сидели и отдыхали, опять пришел этот человек, и рассказал, что он видел накануне ночью. Притом не один – шли они с приятелем домой, как вдруг увидели яркий свет из развалин древней церкви. А в сельских районах Грузии электроэнергии сейчас практически нет. А тут будто лампа мощная горит. Свет этот приближается, и становится ясно видно, что это – птица с голубя величиной, а вокруг нее – сияющая аура. Птица эта пролетела рядом с ними и влетела под крышу дома, где мы жили, и там исчезла.
Случаются необъяснимые вещи не только с иконами, а и с другими работами Пазарха.
- Три года мы работали практически без перерывов – заканчивали одну работу, делали футляр, помещали ее туда и уже часа через два брались за другую. То есть готовыми мы их практически и не видели. И вот привезли мы их в Тбилиси и развесили по стенам квартиры, где жили. И поняли, что они сказали нам «до свиданья», начали жить какой-то своей, собственной, отдельной от нас, жизнью. Просыпаемся как-то утром и видим, что из-под «Распорядителя», «Бабочки» и «Календарая для поэтов» по стене стекают янтарно-золотистые капли. Они не высыхали, а текли постоянно. Мы приподняли работы и убедились, что капли эти появлялись только под самими работами – остальные стены были сухими. Спустя несколько дней это явление кончилось.
А следы от капель так и остались…
- Какую работу Пазарха можно назвать первой?
- «Начало». В ней мы хотели выразить суть начала всех начал. Ее рабочее название было «Рождество». И с ней тоже связана интересная история. Мы дали ее одной знакомой паре, которая 17 лет была бездетна. И вот случилось чудо – у них родился сын. Ему сечас уже 10 лет. С этой работы все и началось…
- Лукумха, да и другие породы дерева, над которыми вы работаете, очень тверды и колки. Наверное, нелегко дается такая безукоризненная отделка деталей, какую можно увидеть в ваших работах…
- Иногда выть хочется, так болят мышцы. А еще занозы и порезы бывают. Но все это исчезает, когда чувствуем, что вещь получается. А бывает так, что дерево само идет тебе навстречу, если можно так выразиться, раскрывается.
- Что-то мешает работе Пазарха?
- Только условности, выдуманные не нами. Свободно передвигаться сейчас невозможно – визы, таможни, границы. Их преодоление стоит безумных тарт нервов и денег. И разговоры с людьми, стоящими на соблюдении этих условностей, вести очень трудно. Мы, конечно, понимаем, что они не выдумывают все эти законы… Однако нам больше помогают, чем мешают. К примеру, сами выставки в Новосибирске, Тбилиси, Риге и Южно-Сахалинске стояли под вопросом – помещения были заранее зарезервированы. Но в итоге вдруг те, кто должен был их занять, отказались, дай им Бог здоровья, в нашу пользу. Можем привести массу других примеров.
Члены Пазарха отнюдь не самоуглубленные аскеты – ничто человеческое им не чуждо. Побывавшие у них в гостях навсегда запомнят их степенное, гостеприимное застолье. Они любят поэзию, музыку, кино, веселые компании, Ценят шутки и юмор. Но не любят говорить о себе. Они считают, что отвечать на вопросы о том, кто что сделал в той или иной работе—ни к чему. А в личной жизни каждый из них весьма скромен и не желает выставлять ее на общее обозрение.
- Если мы говорим о работах, то их сделал Пазарх. Ими он и интересен. Ведь когда танцор танцует танец, он исчезает – остается танец. Когда слушаешь хорошую музыку – остается только она, а не композитор и музыканты. Исчезаем и мы. А то, какого цвета у кого из на носки, как каждого из нас зовут, и что мы любим есть за обедом – к работе отношения не имеет.
Вот такие они – Пазарх. Те, кто работает для того, чтобы иметь возможность еще больше и лучше работать.